НОВИНКИ

19 февраля 2006

• Анатолий Кузнецов — роман "Огонь"

        "Известие о самоубийстве Димы Образцова ошеломило Павла.
        Даже сейчас, сидя пятый час в междугородном автобусе, перечитав все газеты, перекусив и даже поспав, он не мог отвлечься от мрачных мыслей. Его мозг упрямо вспоминал давешние похороны и пытался что-нибудь понять в этой истории.
        Может, это была иллюзия, что он пытается что-то понять, но, во всяком случае, ещё ни одна смерть, с которой приходилось ему сталкиваться в жизни, не потрясла его так конкретно. Так свирепо, реально своим... Чем, да, чем? Бессмыслием? Или, наоборот, таким глубоко лежащим смыслом, какого простому смертному средь тьмы забот и суеты просто не понять? И, кажется, непостижимость..."

• Илья Эренбург — воспоминания "Люди, годы, жизнь"" (книги первая и вторая)

        Давно мне хочется написать о некоторых людях, которых я встретил в жизни, о некоторых событиях, участником или свидетелем которых был; но не раз я откладывал работу: то мешали обстоятельства, то брало сомнение — удастся ли мне воссоздать образ человека, картину, с годами потускневшую, стоит ли довериться своей памяти. Теперь я все же сел за эту книгу — откладывать дольше нельзя.
        Тридцать пять лет назад в одном из путевых очерков я писал: «Этим летом, в Абрамцеве, я глядел на клены сада и на покойные кресла. Вот у Аксакова было время, чтобы подумать обо всем. Его переписка с Гоголем — это неторопливая опись души и эпохи. Что оставим мы после себя? Расписки: «Получил сто рублей» (прописью). Нет у нас ни кленов, ни кресел, а отдыхаем мы от опустошающей суеты редакций и передних в купе вагона или на палубе. В этом, вероятно, своя правда. Время обзавелось теперь быстроходной машиной. А автомобилю нельзя крикнуть «остановись, я хочу разглядеть тебя поподробнее!». Можно только сказать про беглый свет его огней. Можно,— и это тоже исход,— очутиться под его колесами».
        Многие из моих сверстников оказались под колесами времени. Я выжил — не потому, что был сильнее или прозорливее, а потому, что бывают времена, когда судьба человека напоминает не разыгранную по всем правилам шахматную партию, но лотерею.

• Михаил Хейфец — книга "Суд над Иисусом: Еврейские версии и гипотезы"

        Иисуса Христа не было. Никогда не было.
        А что было? Мифология, фольклорный образ, сочинявшийся «евангелистами» (тоже вроде бы мифическими фигурами). По шаблонам древних бродячих сюжетов об умирающих и воскресающих идолах (Осирис, Адонис и пр.)
  Моих современников по этой вот схеме выучили в школах, ВУЗах и аспирантурах.
  Попытка любопытствующего отрока из ленинградской десятилетки сконструировать гипотезу, мол, какие-то эпизоды евангельского сюжета могли происходить и в реальной истории, подстрекнула учительницу истории на партийный отпор провокатору. Я будто бросил под ее урок идеологическую бомбу! Я-то честно не понимал, почему предположение об историчности образа Иисуса так пагубно для идеологии, в которую по-юношески вполне тогда верил... Вольные домыслы вроде не должны были повредить Вечному и Всепобеждающему Учению, а — вот поди ж… Я был представлен классу почти троцкистом! Но из-за чего "библейская критика" (а я уже успел узнать, что сочиняли ее не классики диалектического и исторического материализмов, а напротив, поносимые в наших книжках их оппоненты, субъективные идеалисты типа Бруно Бауэра или иудушки-ревизионисты, политические проститутки, вроде Карла Каутского — много лишнего мы тогда знали, как вижу сегодня задним числом!), так вот, почему эту "библейскую критику" нам положено воспринимать как Писание, вплавленное в единый священный слиток с нетленными томами Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина?..

• Михаил Хейфец — повесть "Страсти по Меншикову: Хроника любви и власти"

        Повесть была написано свыше четверти века назад — в 1972 году.
        Уже два с лишним года я вел странную, непонятную для меня писательскую жизнь. Заключал договоры, сдавал заказчикам написанные рукописи — сценарий, пьесу, эссе, очерки... Почти все принималось начальством,, почти все оплачивалось и — далее лежало без движения. Я ничего не понимал в этой идиотской ситуации и шутил, что советская власть, наверно, — самая гуманная в мире: целиком содержит мое семейство за счет рабочих и крестьян, не требуя взамен от автора никакой отдачи... Причину постоянного авторского «невезения» я со скрипом «усек» года через два после создания этих вот «Страстей», когда утром 1 апреля (sic — !) 1974 года жена разбудила репликой: «Мишка, к тебе пришли» — и стоявший у изголовья кровати высокий мужчина сунул в мое заспанное лицо удостоверение: «Мы к вам из КГБ, Михаил Рувимович»...
        Начался новый, оригинальный, интересный этап писательской жизни (за 6 лет зоны и ссылки я написал, переправил на волю и напечатал — естественно, уже в городе Париже — три «лагерных» книги... Но это будет другая история).
        А тогда, в 1972 году, т. е. задолго до ареста, сбитый с толку странной литературной судьбой (я ведь точно знал, что изготовляю интересные для тогдашних читателей сочинения — слава Богу, успел себя попробовать в книжном, в журнальном деле, в кино), я предполагал, что причина «невезухи», наверно, в «непроходимости» тематики моих сочинений (я увлекался историей народничества и народовольчества). Думал, что, наверно, личная «фонтанирующая» неприязнь к советскому режиму невольно сказывается в том, что пишется о XIX веке, пробивается в форме так называемых «аллюзий», т. е. намеков — и, конечно, советская власть получила законное право меня к читателю не пускать! В конце концов, не обязана «Софья Власьевна» снабжать население страны сочинениями идеологического оппонента... Честно говоря, я-то как раз стремился избегать «аллюзий» — по писательским соображениям: полагал, что намек на современные реалии в исторических сочинениях сделает прозу дешевой, плоской и антисоветско-пропагандистской. Но все равно подумал, что намеки получаются сами собой, спонтанно, натурально — потому-то власть и не пропускает автора к читателю. И решил сменить тему, уйти в историю куда-нибудь поглубже — скажем, в XVIII век. Так родился замысел повести...

• Франсуа Мориак (Франция) — художественная публицистика "He покоряться ночи..."

        В сборник публицистики Франсуа Мориака (1885-1970), подготовленный к 100-летию со дня рождения писателя, вошли его автобиографические произведения «В начале жизни», «Бордо, или Отрочество», афоризмы, дневники, знаменитая «Черная тетрадь», литературно-критические статьи.
        Рекомендуется широкому кругу читателей.

• Фридрих Горенштейн — философско-эротический роман "Чок-чок"

        Новый [1992] роман одного из известнейших писателей русского зарубежья сочетает в себе свободную откровенность в описании сексуальных отношений героев с глубиной психологической проработки их характеров и масштабностью философских обобщений.

• Вячеслав Кондратьев — рассказ "Знаменательная дата"

        "А вообще-то война настоящая у меня не с ним была,— сказал Иван после некоторой паузы.— После первого ранения там, подо Ржевом, я знаешь в какую часть попал?
        — В какую?
        — Панцири у нас были под шинелями. Ни одна пуля не брала!
        — Да ну? — удивился Дима.
        — Вот тебе и ну! В рост в атаки ходили. Немцы стреляют, а мы идем! Знаешь, какой страх на них нагоняли. Идем, и всё! Только голову беречь надо было. А в грудь — не убьет! Так вмятинка от пули оставалась, ну и удар, будто кулаком тебя двинули...
        — Я всю войну провоевал и не слыхал даже. Ты того, не заливаешь?
        — Под Витебском в сорок третьем зимой действовали. Под ихнее рождество здорово фрицам наклали. Понимаешь, в упор стреляет, гад, а нам хоть бы хны, идем и идем...
        — Даже не верится,— заметил Дима.
        — Мне на это наплевать, верится тебе или не верится, я факт рассказываю. Даже названия тех деревень помню: Сверчки и Лобаны. Рикошетили пули запросто. Не знаю, как ты, а я очень за живот всегда опасался. А тут и живот был прикрыт и пах. Идешь спокойно, ну а руки-ноги не в счет — это не страшно.— Иван отглотнул немного, закурил.
        — А тяжелый панцирь-то был?
        — Килограмма три всего.
        — Но всё же ранило тебя?
        — Конечно. Руки и ноги открыты. В ногу и долбануло осколком."

• Викентий Вересаев — глава из книги воспоминаний "В студенческие годы"

        "И вот я — врач... Кончил я одним из лучших.
        А между тем с какими микроскопическими знаниями вступаю в жизнь! И каких невежественных знахарей выпускает университет под именем врачей! Да, уж "Записки врача" я напишу и поведаю миру много-много, чего он не знает и даже не подозревает..."

• Теодор Фонтане (Германия) — повесть "Шах фон Вутенов", романы "Пути-перепутья", "Госпожа Женни Трайбель, или «Сердце сердцу весть подает»"

• Генрих Бёлль (Германия) — повесть "Хлеб ранних лет"
• Борис Пильняк — рассказ "Наследники"
• Никита Кривошеин — статья "Каменный гость на погосте русской истории"
• Книга Нины Берберовой "Люди и ложи: Русские масоны ХХ столетия" на сайте "Русское небо"
• Дмитрий Быков — стихи "Моление о сале" в журнале "Огонёк"

---

• Обновления за:

  24 ноября 2005
  22 декабря 2005
  15 января 2006