|
|
Александр Михайлович КАЗБЕГИ
(1848-1893)
Александр Михайлович Казбеги родился в 1848 году в селении Степанцминда (ныне село и районный центр Казбеги на Военно-Грузинской дороге), детство и отрочество его прошло в роскоши и довольстве, поскольку был он внуком и сыном правителей горной области Грузии Хеви (должность передавалась по наследству). Мать писателя — знатная дама Елизавета Евстафьевна Тархнишвили и отец генерал Михаил Казбеги создали для единственного сына все условия, чтоб он был высокообразованным человеком, сначала его учили гувернеры, потом продолжил образование в частных пансионах, поступил и учился какое-то время в гимназии.
С детства Александр отличался беспокойным характером и это черту сохранил до конца дней. Девятнадцати лет от роду, в 1867 году, А. Казбеги поступил в Московскую Петровско-Разумовскую сельскохозяйственную академию. Как отмечают биографы, учеба давалась ему легко и учился он с удовольствием, но столичная жизнь ему быстро наскучила и он возвращается домой, предав забвению, что с окончанием академии его ожидает блестящая карьера, видное место в обществе, знатность и широкое признание. Однако вместо всего этого он надумал податься в ...пастухи. Можно лишь догадываться, что натолкнуло молодого человека в корне изменить свою жизнь и уйти в скотоводы.
В воспоминаниях А. Казбеги мы нашли такие откровения: «Мне захотелось обойти родные горы и долины, ближе сойтись с родным народом и самому испытать радости и тревоги, неразлучные с жизнью пастуха».
У него, жителя гор, уже было небольшое стадо овец. Продав еще кое-какие земли, Александр увеличил свою отару, раздобыл себе оружие. Взял в руки посох — и превратился в пастуха.
Намерение юноши на первых порах было жестоко осмеяно. Все говорили, что ему — феодалу, сыну знатного человека, не к лицу пастушество. «Но я не считался ни с кем, преследуя свои цели, и думал только об осуществлении своих заветных мечтаний, — пишет он далее в своих «Воспоминаниях пастуха». — Я хотел вплотную подойти к своему народу, узнать его сокровенные чаяния, пожить его жизнью, самому испытать все радости и печали, сопутствующие повседневной жизни труженика — и разве я мог остаться дома?»
Александр Казбеги добился своего: познакомился и сблизился с теми людьми, которых он так жаждал узнать поближе.
Если бы не это «хождение в народ» отпрыска княжеской фамилии, не было бы классика грузинской литературы Александра Казбеги, автора широко известных произведений «Элгуджа», «Отцеубийца», «Хевисбери Гоча», «Отверженный», «Элисо», «Эльбред» и многих других. Лучшие страницы его романов «Отцеубийца», «Циция» посвящены жизни чеченцев, а повесть «Элисо» — целиком о чеченцах, к которым грузинский писатель относился с величайшей симпатией, хорошо знал их быт, обычаи и нравы. Ответ на вопрос — «где истоки такого углубленного знания» — можно найти в тех же самых «Воспоминаниях пастуха», которые мы цитировали в начале нашего повествования.
Только одна загвоздка. Сначала установите, какого года издания книгу вы держите в руках. Если она вышла в свет до 1970 годов, вы будете жестоко разочарованы, ибо те места, где говорится о Чечне и чеченцах из текста... изъяты. А чеченцы в это время, ничего не ведая об этом, отбывали 13-летнюю ссылку в Казахстане и других местах СССР. Установка Кремля — ни одного позитивного слова о чеченцах имела форму закона и исполнялась всеми беспрекословно. Кстати, в тех же «Воспоминаниях» есть один момент, который не тронули бдительные цензоры: «по ночам раздавался топот уводимых чеченцами лошадей». Тут, как говорится, комментарии излишни.
Названные «Воспоминания» вошли в трехтомник «Грузинская проза», издания 1955 г. Кстати сказать, в том же году вышел в свет двухтомник избранных произведений самого Александра Казбеги. Там великий писатель подвергся такой зверской резекции, что возможно со своего постоянного места пребывания не перестает посылать проклятия в адрес тех, кто так безжалостно расправился с его детищем. Причем, не с одним. Мы установили два таких грубых вторжения в текстуру классика грузинской литературы. В названном выше романе «Отцеубийца» с корнями изъята... целая глава, в которой повествовалось, как главные герои Начо, его невеста и друг, сбежавши из Грузии, попадают в соседнюю Чечню, где находят замечательный прием, внимание и заботу. И все это передано автором в таких броско красочных тонах, что читающий сам как бы становится одним из действующих лиц романа, вовлекается в нить повествования, всей грудью ощущая радость бытия.
Здесь, в Чечне, живут свободные люди, открытые для дружбы, говорит автор. И действительно, несмотря на чередующиеся карательные экспедиции русских, 50-летнюю войну, окончившуюся недавно, чеченцы — свободные люди, они впитали это чувство с молоком матери. И что еще важнее, нет силы, которая заставила бы разувериться в этом. Они как бы слились с понятием свободы, они наслаждаются ею, им непривычны нравы, царящие не только в России, но и тут же под боком у них, в Грузии. Свободных людей, их радует, что есть люди, которые готовы разделить с ними их ощущения, их радости. Мы не знаем, отгадали они, кто к ним пришел в одеянии пастуха, хотя его манеры, умение вести себя, его внешность не могли их обмануть. Впрочем, если и нет, то все равно — к ним пришел друг, а друг — превыше всего и он должен чувствовать себя как дома, и даже лучше, чем дома. Таково кредо чеченцев — свободных людей, которым для полноты ощущений не хватало именно такого гостя.
Заглянем в творческую лабораторию Казбеги. Как величав, красочен Кавказ в его описании! Как красива Чечня с ее девственными лесами, заросшими высокой травой лугами, с ее реками и родниками! Как красивы люди, населяющие Чечню! Именно к ним и пришли ищущие приюта грузины. И такое ощущение у беглецов, что вновь оказались они среди родных и близких, которые почему-то вдруг стали говорить на непонятном им языке, но как милы их обычаи, как они щедры и заботливы!
Этот роман — только знакомство с чеченцами, их обычаями и установлениями. Потом будут другие произведения — «Циция», «Элисо», «Воспоминания чабана». В них опять же речь о гостеприимстве чеченцев, об их веселом нраве, умении понравиться прошлому каковым был сам автор, представившийся пастухом. Возможно, коммунистические «охранители» его творчества смирились бы с такими оценками чеченцев. Но верные принципам марксизма-ленинизма, они никак не могли одобрить особого взгляда писателя на расстановку сил в Чечне, где с одной стороны — благородный, свободолюбивый чеченский народ, а с другой стороны — царские офицеры-«кантонисты» — выходцы из солдатских семей, которые беспощадны к ним, ущемляют их в десять раз хуже офицеров дворянского происхождения. Вот с чем не могли согласиться цензоры! Ведь это не только подкоп под понятие братская солидарность трудящихся масс, тут прямая диверсия против классового единства их!
Сильнейшая сторона таланта писателя Казбеги — он не похож ни на кого другого — язык у него сочный, живой, диалоги — легкие, жизненные ситуации, типичные для той эпохи и той среды, в которой он и его герои вращаются и о которой он пишет. Позволим себе процитировать «Историю грузинской литературы» под редакцией профессоров Ш.Д.Радиани, А.Г.Барамидзе и В.Д.Жгенти: «Исследователи не раз высказывали удивление способностям А. Казбеги рисовать природу в соответствии с драматическим действием. Они отмечали гармонию соотношения природы с судьбой человека. Облик природы всегда отвечает настроению, в котором находится герой произведения. Часто природа как бы заранее чувствует ожидаемое несчастье и старается помочь человеку, облегчить его страдание. Казбеги живописуют природу с таким же волнением, как рисует своих любимых героев. Романы А. Казбеги — как бы одна книга природы, царство пейзажа».
И еще: «Казбеги редкий наблюдатель и знаток человеческой натуры, и можно сказать, что из грузинских прозаиков никто не знает так человеческое сердце, никто не мог подметить характер человеческих переживаний и нарисовать их так драматически... он со всей силой своего поэтического таланта погрузился в народную стихию и черпал оттуда тот материал, который так прекрасно раскрыт в его романах и рассказах. Никаких заимствований, подражаний. У нас есть веский аргумент в подтверждение сказанного, и мы еще к этой теме вернемся, не забегая вперед...
Единственное, что может в упрек ему бросить самый дотошный и в то же время злонамеренный читатель — это возможность проведения параллелей между тем, как Казбеги описывает жизнь чеченцев и тем, что поведал великий французский писатель Виктор Гюго в романе «Человек, который смеется» в той его части, где речь идет о басках, у которых некоторое время находился несчастный Гуинплен. Гюго, человек глубоко порядочный и честный, не смог скрыть от читателя своей расположенности к очаровавшему его народу. Мы не знаем, как долго он общался с басками и был ли он вообще в той области Испании, но картины жизни тех неведомых нам людей столь живописны и впечатляющи, что каждый, прочитавший книгу, проникнется искренней симпатией к каждому баску в отдельности и всему баскскому народу — в целом (имя д'Артаньяна вам что-то говорит?)
А грузинский княжич, облачившийся в пастушескую одежду, провел среди чеченцев значительное время. Он и до того знал, что два наших народа связывают тесные соседские и дружеские отношения, корнями своими уходящие в далекое прошлое. При живом общении с чеченцами он убедился, как много у них общего в культурном и духовном плане с грузинами. Даже внешне они были неразделимо похожи. Если быть до конца искренними — в чеченцах будущий писатель нашел то, о чем тосковала его романтическая душа — предельная открытость, не показное, а истинное бескорыстие, гостеприимство, молодечество, бьющее где-то даже через край, добродушие, невероятное чувство юмора, любовь к розыгрышам, причем субъект насмешки больше смеялся над свои промахом, чем обыгравший его. Как бы культовым стало для чеченцев трогательно-бережное отношение к женщинам, старикам и детям. Старики — это ум нации, их слово — закон для всех, естественно, окружены они почетом и уважением. Детей — мальчиков, чеченцы холят и берегут, но особо не балуют. Девочки — особая категория.
Такой наблюдательный человек, как Казбеги, не мог не заметить, что бесконечную свою любовь к дочерям, сестрам, внучкам выказывают чеченцы в присваиваемых им именах (многие из них производны от Луны, Солнца, звезд, понятий величавой красоты природы, жизнестойкости и т.д.).
Многих из тех, кого знал Казбеги, отличала умеренность в еде (о чем впоследствии напишет Л.Н.Толстой), непривычно было совершенное отсутствие на столе (даже на пиршественном) спиртного. Что, впрочем, вполне закономерно — таким жизнерадостным людям допинг в виде чарки водки противопоказан самой природой. Они настоящие эпикурейцы, хотя не знают, что это такое.
И еще Казбеги узнал, какие чеченцы любознательные и восприимчивые ко всему новому, для них непривычному.
Грузинский дворянин, лишенный сословных предрассудков и тщеславия, помня, как его сородичи в массе своей предрасположены к дружбе с чеченским народом, пришел к ним с открытом сердцем и самыми добрыми намерениями и встретил во стократ большее радушие и отзывчивость с их стороны. Уважение — за уважение. Любовь — за любовь. Он воочию убедился: одно доброе, идущее от сердца слово — и в лице чеченца ты найдешь надежнейшего товарища и друга. И еще — для истинного чеченца — честь превыше всего.
Тому, что говорил и писал о чеченцах грузин Александр Казбеги, не верить нельзя. И вот по какой причине. Если Казбеги хотел потрафить чеченцам, ждал от них ответной благодарности, то он выбрал не только неудачное, но и ненадежное средство: ведь любезные его сердцу чеченцы были стопроцентно неграмотны и знать, как о них отзывается тот грузин в пастушеском одеянии, не могли при всем желании, не могли дать оценку его поступку. В то же самое время те его сородичи, на которых он обрушивался с обвинением во взяточничестве, казнокрадстве и прочих смертных грехах, были не только грамотны, но и могущественны и богаты, на их стороне было и знатное происхождение, и громкие титулы, и сила российских имперских законов.
Арзакан Лагвилава
(С сайта "Грузия")
"Избранные произведения" — прислал Давид Титиевский
Оглавление:
Александр Казбеги. Бесо Жгенти.
Хевисбери Гоча
Пастырь
Элеонора
Отцеубийца
Цико
Циция
Пастушеские воспоминания
Письма и заметки
Примечания
Фрагменты из книги:
"Ущелье озарилось утренними лучами, и в его извилинах зазмеился яростный, пенящийся Терек. Зашевелились в деревнях, всюду стали появляться люди, собираться толпами, с волнением что-то обсуждая. В каждом селе толпился народ, и над каждой толпой реяло свое знамя, знамя села, древнее знамя общины. Колокол продолжал звонить.
Послышались торжественные звуки воинственной песни «Гергетула», народ, обнажив головы, подхватил песню. Знаменосцы сошлись и выступили вперед, а за ними, сомкнутыми рядами, благоговейно двинулся народ, готовый итти хоть в огонь за святыней своей — знаком славы и чести.
Все шли к храму святой троицы, где заседал общинный совет и был назначен сход теми (общины). Решение, принятое народом, было свято для каждого горца и всеми исполнялось беспрекословно.
На Троицкой горе ожидал свою паству хевисбери Гоча, задолго удалившийся туда для очищения души. Были с ним и его помощники, тоже очищавшиеся многодневным постом, чтобы стать достойными коснуться «верховного знамени» общины. А это — суровый обряд: слову, данному перед этим знаменем, нельзя изменить, и каждый мохевец скорей умрет, отречется от родной матери, от брата... и даже от любимой своей!
Да и дело, ради которого нынче собрался народ, было нешуточным делом. Вольным общинам угрожало рабство; соседи, вчерашние друзья, шли войной; ненасытный Нугзар Эристави, лев рыкающий, не довольствуясь господством над Мтиулети, в неутолимой жажде порабощения обратил свой меч против свободолюбивых соседей, пожелал подчинить их власти своей, хотя бы пролив ради этого братскую кровь."
* * *
"Большое войско требовалось для защиты Хеви, и хевисбери приказал выйти на поле брани всем, кто способен держать в руках оружие. Нельзя было и женщинам сидеть сложа руки. Они должны были подвозить ополченцам сыр, масло, молоко с гор, где стояли дойные овцы. А хлеб каждый получал из своего дома.
Доставленные припасы складывались в одно место и распределялись поровну между всеми, хотя многие мохевцы не имели собственного стада.
Свинец привозили из Хде, селитру собирали тут же близ деревни Сиони, в пещерах, где ею была усыпана земля, как солью, а серу запасли заранее. Жгли горную березу — изготовляли порох."
* * *
"— Ну, так вот что, Онисе,— скажу тебе прямо,— если бы я расстался с тобой так, как давеча, обиженный тобою, я, пожалуй, рассказал бы кому-нибудь о нашей встрече, об обиде своей. А теперь — пусть эта пуля пронзит мне сердце, если я выдам тебя.
С этими словами он вынул пулю из гнезда газыря и протянул ее Онисе.
— Пусть умрет Онисе, лишь бы тебе долго жить,— и Онисе дал ему взамен свою пулю.
Этим нехитрым обычаем скрепили они свое братство и отныне обязались быть верными друг другу в радости и горе."
* * *
"Онисе созвал пастухов и сказал им, что решил продать свое стадо, потому что ему нужны деньги. Это известие поразило пастухов, но все они считали, что только крайняя нужда могла толкнуть его на этот шаг. Все высказывали ему сочувствие, как в большой беде. Так приняли пастухи решение Онисе. Однако народ, теми, смотрел на дело иначе.
В те времена суждение народа, общины, еще сохраняло свою древнюю силу. Теми был единой семьей, и беда любого из его членов считалась общей бедой. Община защищала своих членов, заботилась о них. Тем же платил своей общине каждый из них. Жизнь вне теми, в стороне от него представлялась невозможной. Каждый чувствовал себя под защитой своей общины. Оскорбление человека принималось как оскорбление общины, и это придавало каждому чувство гордости, внушало силу и непреклонность.
Когда теми узнал о решении Онисе, он пожелал, пользуясь своим правом, спросить у него отчета в его делах и, если в этом будет надобность, помочь ему.
Старейшие собрались, озабоченные не только тем, что единая их семья может потерять одного из сильных членов общины, а тем, что пример одного мог пагубно отразиться на других, мог развалить, ослабить общину. Не посягая ни на чью собственность, община считала своим долгом всеми мерами воздействовать на сознание своего члена, доказать ему всю неосновательность принятого им решения."
* * *
"Вдруг послышалось фырканье, подобное отдаленному свисту, и тур резко повернул голову на свист. Оглянулся и Коба. Второй тур, такой же могучий и свободный в движениях, шагал по гребню скалы, медленно направляясь к первому. Он покачивал головой и как бы угрожал противнику, уверенный в своем превосходстве. Следом за ним появилось несколько косуль. Они остановились и стали глядеть на соперников, которые, видимо, хотели показать свое мужество перед нежными созданиями — самками. Гордый тур, стоявший на скале, повернулся в сторону идущих, фыркнул, потом, так же медленно выступая и покачивая головой, двинулся им навстречу. На расстоянии нескольких шагов противники остановились, обменялись грозными взглядами, принялись бить копытами о землю, словно подавая знак к битве, потом понеслись друг к другу навстречу и столкнулись рогами. Они напирали один на другого с такой силой, что мускулы их готовы были лопнуть от напряжения. Ни один не мог одолеть другого, не мог заставить отступить ни на шаг.
Наконец они разошлись. Один из них в несколько прыжков приблизился к самому обрыву, повернулся, напряг ноги, укрепился и закинул голову; другой тур стал повыше, поднялся на задние ноги и, изо всех сил устремившись вперед, налетел рогами на рога стоящего над пропастью тура. Потом они поменялись местами, и схватка повторилась. Каждое их столкновение, каждый удар рогами отдавались в горах, как ружейные выстрелы. Не дай бог, если бы отражающий удары тур изменил нападающему, увернулся бы от удара, тогда ничто не могло бы спасти последнего: он со всего разбега рухнул бы в пропасть. Но, полагаясь на верность соперника, каждый шел смело, свободно, стараясь только нанести удар как можно сильнее.
Косули с лукавой игривостью прыгали вокруг, словно поощряя борющихся и любуясь ими."
* * *
"Между тем, из раны обильно текла кровь. Он отвязал oт пояса солонку, которую горцы постоянно носят с собой, густо посыпал рану солью. Потом достал из сумки паклю, пропитал ее салом, тоже бывшим при нем, скрутил длинный шнур, вложил его в рану и крепко перевязал руку рукавом рубахи. Он вернулся в пещеру и стал с нетерпением ждать рассвета.
На рассвете он спустился к реке, обмыл затянувшуюся за ночь рану, наложил на нее просоленную паклю, сверху прикрыл листом подорожника, смоченным слюной, и снова сделал перевязку. Потеря крови ослабила его. Он подкрепился чуреком и сыром, выпил воды и пустился в путь."
Страничка создана 13 августа 2008.
|
