Жалуется мне товарищ из Киргизии на чудовищную некультурность тамошних жителей.
      «Врач читал в школе фрунзенского резерва милиции лекцию об устройстве человеческого тела. Когда дошел до объяснения, что такое печень, и сказал, что печень вырабатывает соки для пищеварения, — его решительно остановили:
      — Неправильно! Чего нам голову морочите! Знаем мы, для чего она есть, эта самая печень!
      Врач уставился на слушателей. Что за черт, мол, такое? Больше моего знают!
      — Насчет соков там и тому подобное — это, товарищ лектор, чепуха. Н-да-с. И вовсе печень не для того. А есть она, печень, такое место, откудова вши рождаются.
      — Вши??! — обалдело переспросил лектор.
      — Да, вши. И для того она, печень, и устроена, чтобы вши из нее раз в году выползали на тело и пили лишнюю кровь. А иначе бы каждый человек от лишней крови и помер.
      — От полнокровия, — деловито разъяснили другие голоса. — Они из печени через горло выползают, когда человек, значит, спит.
      Сколько ни бился лектор-врач — слушателей не переубедил. Так и ушел ни с чем. Может быть, плохой был лектор, не знаю.

      Один немалого масштаба работник мне говорил с лукавой и нежной усмешкой:
      — Я никогда не отказываю в рекомендательных письмах. Всегда даю — зачем огорчать людей! В пять мест людей направляю с письмами. Даю характеристики, прошу о содействии, настоятельно советую принять на службу. Уходят от меня с письмами, ног под собой не чуют! А к этому — маленькая подробность. Во всех пяти местах товарищи предупреждены. Если пришел с письмом от меня и в письме сказано «с товарищеским приветом», гонят в шею. Условный знак! Когда написано без товарищеского привета — это значит: я всерьез. А когда с приветом — в шею! У меня так второй год заведено. Сколько я народу осчастливил.

      Чудаки березовцы! Милые люди. Хорошие, старательные середняки. А недалекие. Влипли в историю.
      Не знали березовцы, что с мертвым человеком возни не меньше, чем с живым. Как-то замнарком в речи приводил анкету, какая у нас во многих местах заполняется на покойника для загса и кладбищенской канцелярии. Там есть пункты: «Что делали до «февральской и между февральской и Октябрьской революциями?», «Занимали ли выборные должности, а если нет, то почему?» Читатель, если вы чуткий человек, заполните посмертную анкету заранее, чтобы не утруждать родных!

      В каждой тюрьме свой уклад, свои обычаи и нравы. Хватит Самойлову рассказывать на всю жизнь — и детям останется. В одном месте Ивану Алексеевичу «ставили жучка»; в другом же, наоборот, разыгрывали между собой в карты его вещи. И говорят всюду тоже по-разному, по-особенному. К примеру: «Гришка» значит гривенник, «костер» — город, «рыба» — барышня, «сверкальцы» — брильянты, «волосатик» — крестьянин, «тыхтун с вертуном» — автомобиль с шофером. Всему учился Иван Алексеич — чего уж тут. С волками жить — по-волчьи выть.

      Бывает и еще хуже. Талантливый ученый-медик, аспирант большого столичного института, недавно вернувшись из научной командировки, узнал, что отчислен из аспирантуры. Он спрашивает о причинах — причин не объясняют. Идет в Наркомздрав, просит проверить, выяснить, восстановить — не восстанавливают, не проверяют, не выясняют. Человек ходит вне себя, ничего не понимает, он на грани умопомешательства. Совершенно случайно узнал, что его отчислили... за шпионаж. За шпионаж отчислить от аспирантуры — и только? Ученый обратился в бюро жалоб Комиссии советского контроля. Бюро произвело расследование — оказалось, что кто-то, неизвестно кто, звонил по телефону в институт, в личный стол и, даже не назвав себя, объяснил, что аспирант занимается шпионажем. Этого было достаточно, чтобы мгновенно уволить давно хорошо известного работника. Только вмешательство бюро жалоб восстановило его в институте...

      Коммунист-фельдшер Стригунов в городе Шенкурске подал в уком заявление с обоснованием своего регулярного непробудного пьянства, от которого пошла прахом семья и разбежались больные:
      «Ежедневная неурядица в семейной жизни, тяжелые условия работы без надлежащего отдыха, которым мог бы располагать в определенное время, постепенно вызывают утомленность и расстройство нервной системы и требуют периодического разряжения и временной отвлеченности от постоянной работы мозга в одном направлении, что при условиях работы в деревне можно достигнуть редкой выпивкой в кругу знакомых, после чего с наибольшей энергией берешься за исполнение обязанностей, возлагаемых службой, и долгом, и партией». Пьянство для выполнения долга перед партией — это обосновано. Но спросите товарища Стригунова, можно ли коммунисту бриться, каждый день чистить сапоги, нацеплять галстучек. Он повернет к вам суровую маску партийной неприступности:
      — Бриться? Галстук?! Буржуазный, товарищи, уклончик! Сползание, дорогие товарищи! Гляди в оба!

      В длинном, многоверстном пешем пути, какие бывают только в нашей необъятной советской равнине, есть у скромного путника маленькая дорожная радость.
      Переобуться.
      Домовито усядется путник на кочку. Оглядит по очереди обе ноги. Добродушно покачает головой.
      Не спеша развяжет накрест связанные до колена оборы.
      Снимет лапти, хорошенько вытряхнет их, отобьет землю, попробует пальцем, крепка ли подошва-плетень и обушники по бокам.
      Развернет, растянет и хорошенько вытряхнет портянки,— чего только не набьется в них в пути! И щебень, и щепочки, и хвоинки, и мошки всякие. Иной раз даже и ничего не набьется, но заляжет неудобной складкой завертка, трет ногу — пустяк, а идти трудно!
      Переобулся путник, потопал ногами — как будто новые ноги. Хо-ро-шо! Идти можно.
      Идем мы крепко, уверенно. Не сбились, знаем верную дорогу и не устали шагать. Что же с того, если грязь, щебень, всяческое насекомое набилось в обувь? Ведь можно почаще переобуваться!

      Вы не знаете, что такое Оказа? Как не стыдно! В Германии каждый гимназист, достигший переходного возраста, вполне осведомлен по этому предмету. О старших нечего и говорить.
      «С доисторических времен и по сей день человечество лелеяло мечту о вечной молодости. Еще древние народы были поглощены поисками целебных трав и животных препаратов для длительного сохранения половой силы человека. Орех «кола» служил диким народам в качестве возбуждающего средства. В древней Индии для восстановления утраченных старцами сил принимались как лекарство семенники тигров-самцов...»
      Автор массовой брошюры об Оказе подымается на вершины социально-экономических утверждений. Он скорбит у бездны, в которую повергнута несчастная Германия.
      «Сейчас, когда мы прошли через ад инфляции и дефляции, когда мы вошли в мировой хозяйственный кризис, страдания народа стали неслыханными. Сейчас абсолютно потентный человек является исключением, а относительно или вполне импотентный — правилом!»
      Этот неизвестный автор — едва ли не самый читаемый сейчас в Германии. Его строки размножены в миллионах экземпляров, они кричат с журнальных и газетных страниц, они горят неоновым светом на крышах, они повторяются тысячами аптекарей и миллионами просто людей. И, как торжественный призыв праздничной литургии, звучат заключительные слова:
      «Кто хочет сохранить юношескую мощь, кто хочет наверстать потерянное, кто быстро устает и не может долго держаться, тот пусть принимает Оказу!»
      Надо глотать красивые, серебряного цвета таблетки по два раза в день. Как уверяют врачи в брошюре об Оказе, желанная мощь возвращается усталому, бессильному человеку иногда даже через три дня. Но это очень и очень редко. Самый маленький пакет Оказы содержит пятьдесят таблеток. Таких пакетов рекомендуется повторить шесть. Если чуда не произойдет, в этом случае брошюра рекомендует повторить весь курс сначала...

      А сама христианская церковь в Германии и ее паства — в глубоком развале и помрачении, какого не было пятьсот лет.
      Великая религиозная смута прошла по всей стране. Католики пострадали от нее меньше — их сдерживают железная дисциплина, суровая централизация, хитрость и организаторские таланты папских генералов в рясах. Протестанты, лютеране очутились в состоянии глубокого, разрушающего кризиса.
      Придя к власти, Гитлер и его партия решили навести порядок не только в земной, но и в небесной империи. Сразу была опорочена и запрещена библия, представляющая собой не что иное, как рекламную историю деяний разного рода и вида евреев, их путешествий, войн, побед и коммунального строительства. Но, идя дальше: Христос, ведь он не только еврейского происхождения, но и сам еврей по всем статьям. И учение его, следовательно, сплошь еврейское. Как быть? Национал-социалистские идеологи разошлись во мнениях.
      Одна часть ученых решила отрицать иудейскую национальность Христа, оставив все остальное в целости. Христос не был евреем, вот и все. Не был, потому что это невозможно, нелепо, это не лезет ни в какие ворота. Без сомнения, это был чистый ариец и даже антисемит.
      Другое течение выделило тезис о том, что германское рождество в отличие от всяких других рождеств не имеет ничего общего с рождением Христа, а является просто языческим праздником древнегерманских племен. Сама елка — вовсе не символ любви и примирения, а эмблема, перенесенная от военного культа священных огней. Да и вся христианская религия патриотического немца совершенно отлична от таковой у других народов.

      Мы увиделись с директором биржи труда. Сеньор Эгочиага сначала предложил московскому гостю завтрак. На первое была подана закуска — сардины, анчоусы, салат, редиска, зеленые оливки, морские рачки; на второе — рис по-валенсийски, с кусочками мяса, красным перцем и ракушками; на третье — омлет со спаржей и с томатным соусом; на четвертое — гибралтарский омар, отваренный с солью, лавровым листом, и майонез; на пятое — телячье фрикандо с капорцами; на шестое — копченая грудинка без ничего; на седьмое — свежие вишни, инжир и бананы; когда после этого подали сыр и кофе, хозяин покосился на слегка выпученные глаза гостя и принес извинение за скромность и невзыскательность завтрака.
      — Я полагаю, что писателю из пролетарского государства мы не должны пускать пыль в глаза. Чем я сам питаюсь каждодневно, тем и вас угощаю. Мы, социалисты Севильи, не только в теории, но и в жизни — простые демократические люди. Если вы голодны, мы могли бы потом пообедать по-севильски — всерьез, в знаменитом отеле «Бывший Альфонс Тринадцатый».

      С ночлегом здесь туго, все переполнено. Меня послали на паровую мельницу. Хозяин был видным здешним фашистом, его расстреляли. В спальне его, уже порядком замусоренной, меня встретил пожилой, с совершенно черным от небритости лицом человечек. Это репортер барселонской газеты «Публиситад». Он вынул из заскорузлого бумажника визитную карточку и подал мне. Я сделал то же. Мы церемонно поклонились друг другу и, не сказав ни слова, тотчас же улеглись вместе в единственную грязную кровать.

      Бухаралос весь увешан красно-черными флагами, заклеен декретами за подписью Дурутти или просто плакатами: «Дурутти приказал то-то и то-то». Городская площадь называется «Площадь Дурутти». Сам он со штабом расположился на шоссе, в домике дорожного смотрителя, в двух километрах от противника. Это не очень-то осторожно, но здесь все подчинено показу демонстративной храбрости. «Умрем или победим», «Умрем, но возьмем Сарагосу», «Умрем, покрыв себя мировой славой» — это на знаменах, на плакатах, в листовках.
      Знаменитый анархист встретил сначала невнимательно, но, прочтя в письме Оливера слова: «Москва, «Правда», сразу оживился. Тут же, на шоссе, среди своих солдат, явно привлекая их внимание, он начал бурный полемический разговор. Его речь полна мрачной фанатической страстности:
      — Может быть, только сотня из нас останется в живых, но эта сотня войдет в Сарагосу, уничтожит фашизм, подымет знамя анархо-синдикалистов, провозгласит свободный коммунизм... Я войду в Сарагосу первым, провозглашу там свободную коммуну. Мы не будем подчиняться ни Мадриду, ни Барселоне, ни Асанье, ни Хиралю, ни Компанису, ни Казановасу. Хотят — пусть живут с нами в мире, не хотят — мы пойдем на Мадрид... Мы покажем вам, большевикам, русским и испанским, как надо делать революцию, как доводить ее до конца. У вас там диктатура, в Красной Армии заведены полковники и генералы, а у меня в колонне нет ни командиров, ни подчиненных, мы все равны в правах, все солдаты, я тоже здесь только солдат.
      Он одет в синее холщовое моно (комбинезон); шапка сшита из красного и черного сатина; высок, атлетического сложения, красивая, чуть седеющая голова, властен, подавляет окружающих, но в глазах что-то чересчур эмоциональное, почти женское, взгляд иногда раненого животного. Мне кажется, у него недостаток воли.
      — У меня никто не служит из-за долга, из-за дисциплины, все пришли сюда только из-за желания бороться, из-за готовности умереть за свободу. Вчера двое попросились в Барселону повидать родных — я у них отнял винтовки и отпустил совсем, мне не надо, таких. Один сказал, что передумал, что согласен остаться,— я его не принял. Так я буду поступать со всеми, хотя бы нас осталась дюжина! Только так может строиться революционная армия. Население обязано помогать нам — ведь мы боремся против всякой диктатуры, за свободу для всех! Кто нам не поможет, того мы сотрем с лица земли. Мы сотрем всех, кто преграждает путь к свободе! Вчера я распустил сельский совет Бухаралоса — он не помогал войне, он преграждал путь к свободе.

      Эти месяцы заметно состарили его. Резче, острее стали черты его округлого, мягкого, немного дамского лица. Антимилитарист, он, став первым военным министром республики, сократил армию и своим знаменитым декретом уволил в отставку восемь тысяч офицеров. Извне, рассуждал Асанья, Испании ничего не угрожает. Внутри же страны огромная офицерская саранча пожирает государственный бюджет и при этом постоянно остается базой для монархической реставрации. Он был прав, но не доделал дела до конца. Реакция очень быстро воспрянула в апрельской республике. Асанья и его друзья, отброшенные от власти, перестроили свою партию и сблизились с городской мелкой буржуазией, со средним крестьянством. Но теперь по-иному повернулись вопросы войны и мира для Испании.

      В мемуарах Амундсена есть одна простая фраза, которая стоит всей книги. Амундсен говорит: «Человек не может привыкнуть к холоду». Это говорит Амундсен — он знает. Он провел большую часть жизни в Арктике, во льдах, у Северного и Южного полюсов. Он и окончил свою жизнь там, рванувшись спасать чужого, антипатичного ему человека.

Страничка создана 22 декабря 2005.
Последнее обновление 1 ноября 2006.