|
|
Николай Никандрович НИКАНДРОВ
(имя собств. Шевцов)
(1878-1964)
НИКАНДРОВ Николай Никандрович; наст. фам. Шевцов [7(19).12.1878, Петровско-Разумовское под Москвой — 18.12.1964, Москва] — прозаик.
Род. в семье почтового служащего. Ребенком попал в Крым, любовь к которому сохранил на всю жизнь (там разворачивается действие мн. его произв.). Детство провел в Севастополе, где учился, по собственному признанию, «скверно, с отвращением» (РГАЛИ. Ф. 1161. Оп. 1. Ед. хр. 525) сначала в церковно-приходской школе, потом в реальном училище, которое закончил в 1896. Время становления личности писателя — это период увлечении и разочарований. Сначала он собирался принять постриг, но по настоянию родителей начинает учиться в моск. Императорском училище путей сообщения, потом в петербургском Лесном ин-те. В Петербурге участвует в работе рев. кружка, за что в 1899 исключен из ин-та. Встреча с Л. Н. Толстым, происшедшая в 1898 по просьбе Н., резко меняет его жизнь: он понимает, что необходимо подлинное, а не книжное знание жизни, и становится сельским учителем. Преподавание сочетает с активной рев. агитацией в эсеровском духе (в партию эсеров Н. вступил в 1900), состоит под гласным надзором полиции. Тогда же пробует себя в лит-ре: его корреспонденции появляются в газ. «Саратовский дневник», «Пермский край». В 1902 после привлечения к полицейскому дознанию по поводу принадлежности к рев. организации вынужден скрываться. Он ищет прибежища в Крыму, где работает грузчиком, гувернером, рыбаком. Однако его арестовывают и помещают в Севастопольскую тюрьму. Устные рассказы Н. слышит находящийся здесь же писатель А. Грин, который советует ему всерьез заняться лит-рой.
Первое худож. произв. Н. появилось на страницах газ. «Крымский вестник» в 1902. Начинающего автора заметили критики и писатели, оценили его наблюдательность, юмор, меткость языка. В Нижнем Новгороде, куда Н. был сослан в 1903, он познакомился с М.Горьким. Лит. атмосфера Нижнего Новгорода тех лет отражена в его автобиогр. нов. «По волчьему билету» (Радуга. 1989. №9). По возвращении в Севастополь в 1905 он знакомится с А. И. Куприным, первыми словами которого при встрече были: «Прелестно пишете!» и который тотчас же предложил сотрудничество в ж. «Мир Божий». В Крыму Н. не оставляет и своей рев. деятельности, становится инструктором «Боевой дружины» эсеров, разрабатывает план убийства главнокомандующего Черноморским флотом адмирала Г. П. Чухнина, после осуществления которого матросом Акимовым вынужден перейти на нелегальное положение, жить по подложным паспортам, менять места жительства и работу. (Позже, в сов. время, он мечтал воссоздать свою биографию, но негативное отношение к деятельности эсеров со стороны властей, страх репрессий не позволили этому желанию осуществиться.) Следующая ссылка в Архангельскую губ. дала материал для рассказа «Бывший студент» (1909). В 1910 Н. эмигрировал, жил в Швейцарии, Италии, Франции. Зарабатывая на жизнь физическим трудом, он продолжает писать. Его произв. «Горячая» (1911), «Ротмистр Закатаев» (1912), «Во всем дворе первая» (1912), «Во время затишья» (1914) публ. ведущие периодические изд. в России — «Заветы», «Совр. мир», «Современник». В 1914 Н. возвращается на родину уже признанным литератором, которого ценят за умение великолепно рисовать психологию детей [образы Митьки и Саньки из «Берегового ветра» (1909), учеников из «Искусства» (1914) и др.], воссоздавать реалии рус. быта. Его творчество пропагандирует Горький, помещая в «Летописи» произв. «Лес», «На Часовенной улице» (1916), но вскоре по идейным и бытовым соображениям (из-за склонности Н. к вину) порывает с ним.
Ранние рассказы писателя составили два сб-ка — «Береговой ветер» (1915) и «Лес» (1917), в которых определилась сфера интересов писателя — быт, масса, толпа с владеющими ею инстинктами. Н. особенно удается воспроизведение процесса нивелирования личностного начала в человеке, он умеет показать механизм воздействия на толпу, способы манипулирования ею: «Бунт», «Больные» (оба — 1906). Это особенно ярко проявилось в зарисовках «Катаклизма», «Все подробности» (обе — 1917), написанных после Февр. революции. В худож. плане мн. его произв. далеки от совершенства, что объяснялось и отсутствием условий для планомерной работы, и недовольством членов партии эсеров таким «легкомысленным» занятием своего товарища, и отсутствием постоянного рабочего настроя у писателя.
Годы революции Н. провел в Крыму, переживая страшные лишения и голод. Тяжелейшая судьба рус. писателей, оказавшихся там в то время, нашла отражение в его, может быть, лучших произв.: «Диктатор Пётр» и «Профессор Серебряков» (оба — 1923). В 1922 Н. переезжает в Москву, продолжает активно печататься: «Рынок любви» (1924), «Всем утешение», «Любовь Ксении Дмитриевны», «Скотина» (все — 1925), «Путь к женщине» (1927) и др. Эти произв. свидетельствовали, что Н. окончательно сформировался как писатель сатирического направления. Его новые публ. не вызывают восторга у критиков, усматривающих в них клевету на новый строй. Утверждается мнение, что Н. ограничивает человеческую сущность физиологией, смакует мелкое, низменное, отталкивающее. Постепенно тучи над его головой сгущаются. Писателю начинают приписывать «политически вредную установку», «чисто левацкие извращения», презрение к рабочему классу, один из его очерков (1932) относят к «троцкистской пропаганде». Н. спасается от расправы, уехав на Север корреспондентом газ. «Голос рыбака», «За пищевую индустрию»; становится едва ли не лучшим маринистом сов. лит-ры («Красная рыба», 1930; «Кочевники моря», 1934). Однако и новые произв. писателя не удовлетворяют критику, которая настаивала на том, что автор забывает о «классовой борьбе» в тех «ее особенных формах», какие она приобретает на море (Лит. критик. 1934. №10). И хотя писателю еще удается поместить сатирическую аллегорию «Зеленые лягушки», высмеивающую большевистское бахвальство, нелепые трудовые почины, заставляющие людей изворачиваться и лгать, в кн. «Морские просторы» (1935), дальнейшее сопротивление официозу становится бесполезным. Н. сам впоследствии поставит правильный диагноз: «Меня губят, если не сказать погубили, юмор, сатира» (РГАЛИ. Ф. 1452. Оп. 1 Ед. хр. 154), «под таким углом зрения показ действительности они ("литхозяева" и "литприжимщики", по его определению,— М. М.) не приемлют» (РГАЛИ. Ф. 2569. Оп. 1. Ед. хр. 284).
В 30-е гг. Н. исчез с лит. горизонта. Он скрывается в Крыму (ненадолго возвращаясь в Москву во время войны), почти совершенно забрасывает лит. работу. Неудачи преследуют его: богатейший архив с письмами крупнейших рус. писателей сжигается немцами во время оккупации Севастополя. Однако с кон. 40-х гг. его произв. (гл. обр. дорев.) постепенно начинают переиздавать. Последняя попытка выйти к читателю — пов. «Чудо морское» (1952). Однако уже во время ее написания становится ясным, что произв. о керченских рыбаках, «давно брошенных на произвол судьбы и живущих звериной жизнью» (РГАЛИ. Ф. 1730. Оп. 1. Ед. хр. 266), не суждено появиться в печати. «Как писать в такой атмосфере, в таких условиях: врать, как все!?» (Там же) — задавался вопросом писатель и ответил затянувшимся молчанием.
Кончил Н. свою жизнь одиноким, почти нищим стариком в комнате на Арбате, вся мебель которой состояла из ящиков, заменяющих стол, стулья, кровать...
Соч.: Собр. соч.— В 5 т. М., 1928-29; Береговой ветер / Вст. ст. П А. Дегтярева. Симферополь, 1986; Диктатор Петр // Рус. сов. сатирическая пов.: 20-е годы / Вст. ст. и примеч. С. Г. Боровикова. М., 1989; М. В. Морозов — исследователь творчества С. Н. Сергеева-Ценского // «Я с Россией до конца...» (С. Н. Сергеев-Ценский и современники). Тамбов, 1995.
Лит.: Голиков В. Недовершенный художник // Вестник знания. 1916. №8-9; Войтоловский Л. «Любовь Ксении Дмитриевны»: [Рец.] // Новый мир. 1926. № 3; Михайлова М. В. Об особенностях поэтики, творчества Н. Н. Никандрова: (Доокт. период) // Поэтика рус. сов прозы. Уфа, 1991; Михайлова М.В. Сатира в творчестве Н.Н. Никандрова 1920-30-х годов // Satyra w literaturach wschodmostowianskich. Byalystok, 2000. Т.4.
М. В. Михайлова.
(Из биографического словаря "Русские писатели XX века")
Рассказ "Диктатор Пётр" (1923)
Фрагменты из рассказа:
"— Не замечаете ли вы,— как бы в объяснение этого обстоятельства, говорила она, ловко сдирая вилкой шкурочку с маринованной скумбрии.— Не замечаете ли вы, что сейчас, по случаю голода, в России едят так много, как никогда? Каждый рассуждает, вероятно, так: «Бог его знает, что будет дальше, надо на всякий случай съесть, хотя и не хочется». И едят, что попало, где попало, когда попало. По крайней мере у нас так. А у вас как?
— У нас? — переспросила Ольга и дала пройти по пищеводу недожеванному куску.— У нас, конечно, кто может, тот тоже ест теперь больше, чем всегда. Но мы едим не больше, а много меньше, чем ели прежде. А думаем-то об еде, конечно, больше, чем думали прежде. Прежде ели и почти не замечали этого; так сказать, делали это между прочим. А теперь, вот уже скоро два года, мы ни о чем другом не думаем, кроме как об еде. За два года ни одной минуты, свободной от этой мысли! За два года ни одной другой мысли!
— Да...— помотала головой бабушка над тарелкой и вздохнула: — Наделали!
Ели и тоном далеких поэтических припоминаний говорили, что почем стоило раньше и что почем стоит теперь.
— Раньше возьмешь на рынок рубль и принесешь домой полную корзину.
И следовало соблазнительное перечисление всего, что было за рубль в корзине.
— Раньше оставишь в ресторане два рубля, а чего только не наешь и не напьешь там за эти два рубля!
И следовало аппетитное описание всего, что елось и пилось в ресторане.
— Раньше...
— Раньше..."
* * *
"— Тет-тя Над-дя! — завозился и заохал в постели Петр, как бы спросонья: — Громче про Москву!.. Громче!.. Поняла?
Ольга подмигнула москвичке, чтобы та не особенно обращала внимание на слова Петра.
— Он все равно через минуту снова уснет,— шепнула она.
— Ну, а тебе-то, Надя, как в Москве? Хорошо? — продолжала спрашивать бабушка пытливо.
— Оч-чень! — воскликнула москвичка с придыханием и, заулыбавшись, на несколько мгновений зажмурила глаза.— Очень хорошо! — сладко содрогнулась она с закрытыми глазами.
У хозяек, было видно, даже хмель прошел от такого ответа гостьи. Обе они пристально и изучающе уставились на нее. Тетка хвалит теперешнюю Москву! Что это? Не коммунистка ли она? И не наболтали ли они при ней чего-нибудь лишнего?
— В Москве жизнь нисколько не похожа на вашу жизнь,— продолжала москвичка, раскрыв глаза.— Там отлично! Москва сыта, обута, одета. Москва работает, служит, спекулирует, учится! Москва приспособилась! Москва живет вовсю!"
* * *
"— А ну-ка, посмотрим, что ты принес,— с интересом смотрела на мешок москвичка.
С довольным лицом рыболова, вытряхивающего из невода одну рыбину крупнее другой, Жан извлекал из мешка и раскладывал по подоконникам, по стульям, по краям стола, по полу желтые медные примусы и серые оцинкованные машинки для котлет. Половина мешка было того, половина другого.
— Вот какой музыкой мы занимаемся! — сказал Жан и, подбоченясь, с удовлетворенным видом стоял среди разложенных товаров, как царь среди своего царства.
— А хорошие? — новым, деловым голосом спросила москвичка, окидывая вещи цепким взглядом.
— Хорошие, старорежимные,— сказал сын, не отрывая лица от товара.
— Сколько штук примусов? — встала и пошла переходить от вещи к вещи москвичка с наклоненным лицом.— Сколько штук мясорубок? Сколько исправных? — вертела она каждый винтик.— Сколько требующих небольшого ремонта?.. В одном месте выгодно одно купить, в другом другое,— говорила она между делом, ревностно пробуя каждую машинку и откладывая испробованные в сторону.— Подъезжая к вашему Крыму, мы из разговоров с пассажирами узнали, что у вас эти вещицы по три миллиона штука, а у нас по двадцать. Вот мы и решили захватить их для обратного пути, сколько наберем. Некоторые пассажиры еще в вагоне дали нам адрес одной лавчонки, куда они сегодня же явились с этими вещицами, и Жан купил их у них.
— Ловко! — искренно вырвалось у Ольги.— Вот это работа!
— Но мы, конечно, не только эту дребедень покупаем,— сказала тетка.— Это так, между делом. Только чтобы оправдать дорогу к Кате. Жаль, мы сюда приехали с пустыми руками: а у вас тут хорошо пошли бы фитили для ламп и охотничьи собаки.
— Тетя, значит, вы по семнадцать миллионов на каждой машинке заработаете?
— Пусть на разные накладные расходы ляжет по два миллиона на штуку,— высчитал Жан,— и тогда нам очистится пятнадцать миллионов от каждой. Сто штук свезем, полтора миллиарда заработаем.
— Миллиарда!!! — схватились обе хозяйки за головы.
— Значит... вы... вы... миллиардеры? — испуганно запинаясь, произнесла Ольга.
— Раз полтора миллиарда, значит, миллиардеры,— безнадежно покачала ей головой Марфа Игнатьевна."
Страничка создана 23 ноября 2008.
|
