- Лео Яковлев — роман "Чёт и нечёт"
...Что касается содержания моего романа, то я заранее согласен с мнением любого читателя, поскольку все на свете можно толковать и так, и этак. Возможно, кто-нибудь воспользуется в отношении этого текста советом Джека Лондона и «оставит его недочитанным», если сможет, конечно. Я же, во всяком случае, старался сделать все, от меня зависящее, чтобы этого не произошло.
В то же время, две части этого романа по своему стилю не тождественны друг другу. Я столкнулся с теми же трудностями, что и Г. Манн в своей книге о славном короле Генрихе IV: книга о молодых годах моего героя получилась очень цельной, а о зрелых годах — фрагментарной. Это объяснимо: вселенная зрелого человека до определенного предела неуклонно расширяется, открывая ему все новые и новые области бытия. Описать все это во всех подробностях невозможно, да и, вероятно, не нужно, и чувство меры заставило меня превратить вторую часть романа в своего рода серию новелл и притч...
(Из предисловия автора)
— повесть "Победитель"
...У читателя может возникнуть вопрос, почему издание повести о делах давно минувших дней, не имеющих отношения к проблемам энергетики поддержано институтом «Энергопроект», готовящимся к своему 75-летию. Это объясняется просто: прообразом главного действующего лица этого повествования является кадровый сотрудник «Энергопроекта» инвалид Великой Отечественной войны Ефим Абрамович Янкелевич, проработавший в этом институте сорок лет. Именно благодаря его откровенным и бесхитростным воспоминаниям о годах войны и о повседневной солдатской фронтовой работе эта повесть приобрела документальный характер и стала одним из правдивых, как мне кажется, свидетельств об испытаниях, выпавших на долю страны и ее населения в середине минувшего века...
(От автора)
- Олеся Николаева — роман "Инвалид детства"
Олеся Николаева — лауреат поэтической премии им. Бориса Пастернака (2002), автор шести стихотворных сборников, книги прозы и двух книг религиозной эссеистики. В новый сборник прозы вошли роман "Инвалид детства" (1988), роман "Мене, текел, фарес" (2003) и три рассказа (2001). Время и место действия — сегодняшняя Россия. Основные герои — православные монахи — самая обделенная вниманием прозы категория наших современников. Отсюда — необычность, даже экзотичность романов Олеси Николаевой, сочетающих в себе драматичность повествования, остроту сюжетных поворотов, юмор и самоиронию.
(Аннотация издательства)
"— Александр, — говорила она, слегка захмелев от допитой бутылки, — пойми, это же другие люди! Ты обольщаешься: тебе интересно, потому что ты никогда не сталкивался с ними раньше, а я тебе говорю: это — бездна! Ну кто, кто, ответь мне, идет в церковь? Тот, кто не способен отыскать себе место в мире, преуспеть, быть любимым. Отверженные, темные, опустившиеся от хронических неудач, никчемные и бесталанные. Они идут туда и образуют общество физических и нравственных калек, внутри которого действуют все те же психологические и социальные механизмы: желание власти, зависть, корысть. А при этом, при этом — заметь — они, словно монополизировав Бога, смеют еще что-то выкрикивать Его именем, клеймить инакомыслящих и грозить им преисподней! Ну разве я могу отдать тебя им на заклание?"
(Фрагмент)
- Николай Никандров — рассказ "Диктатор Пётр"
"— Не замечаете ли вы,— как бы в объяснение этого обстоятельства, говорила она, ловко сдирая вилкой шкурочку с маринованной скумбрии.— Не замечаете ли вы, что сейчас, по случаю голода, в России едят так много, как никогда? Каждый рассуждает, вероятно, так: «Бог его знает, что будет дальше, надо на всякий случай съесть, хотя и не хочется». И едят, что попало, где попало, когда попало. По крайней мере у нас так. А у вас как?
— У нас? — переспросила Ольга и дала пройти по пищеводу недожеванному куску.— У нас, конечно, кто может, тот тоже ест теперь больше, чем всегда. Но мы едим не больше, а много меньше, чем ели прежде. А думаем-то об еде, конечно, больше, чем думали прежде. Прежде ели и почти не замечали этого; так сказать, делали это между прочим. А теперь, вот уже скоро два года, мы ни о чем другом не думаем, кроме как об еде. За два года ни одной минуты, свободной от этой мысли! За два года ни одной другой мысли!
— Да...— помотала головой бабушка над тарелкой и вздохнула: — Наделали!
Ели и тоном далеких поэтических припоминаний говорили, что почем стоило раньше и что почем стоит теперь.
— Раньше возьмешь на рынок рубль и принесешь домой полную корзину.
И следовало соблазнительное перечисление всего, что было за рубль в корзине.
— Раньше оставишь в ресторане два рубля, а чего только не наешь и не напьешь там за эти два рубля!
И следовало аппетитное описание всего, что елось и пилось в ресторане.
— Раньше...
— Раньше..."
(Фрагмент)
- Владимир Корнилов — повесть "Без рук, без ног"
"— Значит, не были подготовлены к войне? — спросил.
А что было отвечать? Конечно, не были. Иначе не пришлось бы мне с Бертой и Федором в Сибирь драпать. Да, Гитлер поначалу нас облапошил. Но только поначалу. Правда, начало долго длилось. И все-таки врет Козлов. Он не видел, как 17 июля немцев через Москву гнали. Шли они, банки тушенки на шеях раскачивали. Сорок первый и сорок второй давно кончились, а в сорок четвертом немцы через Москву тащились. Я и сейчас закрою глаза и вижу их, как видишь футболистов, когда идешь с матча. Зажмуришься — а они бегают по зеленой траве. Вот так и немцев вижу. Сперва шли генералы. Девятнадцать штук насчитал. А солдаты многие улыбались. Смущенно, как футболисты после прогара. Я накануне этого дня — 17 июля — был на «Динамо». Вот так же шли «Крылышки» с поля. Понурые, светловолосые. А стадион свистел!
А тут никто не свистел. На площади Маяковского все тихо стояли. Только один еврей-старикашка что-то кричал. Но как-то негромко. Тявкал, как комнатная собачонка. Уж лучше бы трехэтажным крыл. За такое дело — немцы шесть миллионов евреев извели — можно и матом. Но что толку ругать пленных. Я, когда глядел на них на Маяковской, никакой злобы не чувствовал. Хотя такие вот загорелые могли свободно отца убить.
Но кричать на пленных — последнее дело. Хотя эти фрицы взяли шесть с шестью нулями и кого — в печах, кого в рвах или на кладбищах... И всюду это им сходило. Кроме Польши. Там, в Варшаве, в гетто, было восстание. Я про это не читал, но кое-кто из знакомых рассказывает и гордится. Там была организация, и стояли насмерть. До последнего патрона. Так, говорят, и власовцы дрались в конце войны. Все равно деваться некуда.
А все потому, что не были подготовлены к войне. Тут Козлов прав. Крыть нечем."
(Фрагмент)
- Светлана Аллилуева — воспоминания "Только один год"
"В семье, где я родилась и выросла, все было ненормальным и угнетающим, а самоубийство мамы было самым красноречивым символом безвыходности. Кремлевские стены вокруг, секретная полиция в доме, в школе, в кухне. Опустошенный, ожесточенный человек, отгородившийся стеной от старых коллег, от друзей, от близких, от всего мира, вместе со своими сообщниками превративший страну в тюрьму, где казнилось все живое и мыслящее; человек, вызывавший страх и ненависть у миллионов людей — это мой отец... ...Двадцать семь лет я была свидетелем духовного разрушения собственного отца и наблюдала день за днем как его покидало все человеческое и он постепенно превращался в мрачный монумент самому себе... Но мое поколение учили думать, что этот монумент и есть воплощение всех прекрасных идеалов коммунизма, его живое олицетворение."
(Фрагмент)
- Михаил Дёмин — дилогия "Перекрёстки судеб"
"...припомнил также и другое удивительное происшествие, случившееся с Яковом Кошельковым, московским налетчиком, которого называли иногда «Ночным Царем». Настоящая его фамилия была Кузнецов, и он тоже принадлежал к «аристократическому» семейству. Отец Якова, известный бандит, был казнен незадолго до революции. А мать занималась спекуляцией и была в ту пору еще жива.
Ночной этот царь поддерживал с Хитровым рынком постоянную связь; там его снабжали необходимой информацией, оружием и транспортом... Но однажды с транспортом случилась заминка. Машину не подали вовремя. И тогда Яков решил прихватить по дороге первый попавшийся автомобиль.
Зимней ночью на окраине Москвы банда его задержала машину, в которой сидело двое мужчин, не считая шофера, и какая-то пожилая женщина. Взмахнув маузером, Яков приказал им всем вылезти, однако стрелять не стал — как и все настоящие профессионалы, он привык применять оружие только в случае крайней необходимости. Эти же люди сопротивляться не стали. Они покинули машину, безропотно дали себя обыскать — и побрели через пустынную площадь, по сугробам, в лунном дыму...
И только потом, спустя час, просматривая документы, отобранные у пассажиров, Яков с изумлением понял, что в его руках побывал вождь молодой советской республики — Владимир Ильич Ленин, который ехал в Сокольники вместе с сестрой своей Марией Ильиничной и личным телохранителем Чебановым.
Стоило Якову открыть тогда стрельбу — а стрелял он без промаха! — и, возможно, советская история могла бы пойти по-другому..."
(Фрагмент)
- Владимир Тендряков — повесть "Расплата"
"— Несовершенен человек... Сколько тысячелетий вопят, Аркаша, и какими трубными голосами. И сколько крови пролито ради — совершенствуйся! А разрешима ли в принципе эта задачка? Может, терзаются над некой нравственной квадратурой круга...
— Хочешь сказать мне, Августа: и ты туда же, со свиным рылом в калашный ряд?
— Не совсем то, Аркашенька. Педагог должен совершенствовать людей, тех, кого поручили ему, — конкретных Колю, Славу, Соню, Ваню, а не вообще всех оптом, не какого-то абстрактного общечеловека.
— А я что делаю? Не о Славе Кушелеве, не о Соне Потехиной обмираю, не их сейчас предостеречь хочу, а вообще, безадресно?..
— Обмираешь, голубчик, да, над Соней, над Славой. Но метишь-то найти такое, чтоб и Соню, и Славу, и любого-каждого, ближнего и дальнего, спасало от безнравственных поступочков. Вообще хочется универсальную для всех панацею! Именно то, чего стародавние пророки найти не могли.
— Есть одна-единственная на все случаи жизни панацея, Августа, — учитывай опыт, не отмахивайся, мотай на ус. Только опыт, другого лекарства нет! И за кровь, пролитую Колей Корякиным, за его безумие, его несчастье, которое мы не смогли предупредить, возможно только одно оправдание — пусть послужит всем. Соне и Славе, ближним и дальним. А ты желаешь, Августа, забыть поскорее, остаться прежними, то есть вновь повторить, что было. Значит, ты враг Соне, Славе и всем прочим.
— Хе-хе! Если б опыт исцелял людей, Аркаша, то давным-давно на свете исчезли бы войны. Каждая война — это потоки пролитой крови, это вопиющее несчастье. Но ведь войны-то, Аркашенька, сменялись войнами, их опыт, увы, ни на кого не действовал. Наивный! Ты рассчитываешь облагородить будущее лужей крови. Опыт... Я заранее знаю, что из такого опыта получится. Всполошишь, заставишь помнить и думать о пролитой крови, и школа превратится в шабаш. Да, Аркашенька, да, каждый начнет оценивать пролитую лужу на свой лад, делать свои выводы: гадко — справедливо, уголовник — герой, возмущаться — сочувствовать. Опыт учит; где свары и путаница в мозгах, там накаленность друг против друга."
(Фрагмент)
- Илья Дубинский — повесть "Наперекор ветрам"
«Наперекор ветрам» — книга о командарме I ранга Ионе Эммануиловича Якире, крупном советском полководце и кристально чистом большевике.
На богатом фактическом материале автор, лично хорошо знавший Иону Эммануиловича, создал запоминающийся образ талантливого военачальника.
(Аннотация издательства)
- Олег Греченевский — книга "Истоки нашего «демократического» режима" (Часть 18-я)
"Невыездным Кобзон стал в июне 1995 года, когда его не пустили в США. Тогда же американские власти дали на Кобзона ориентировку в Интерпол, как на главаря мафии. Сам Кобзон объясняет это тем, что на него тогда настучали американцам наши спецслужбы — расписали, мол, какой он крутой бандит и наркоторговец. Похоже, что так оно и было…
Конкретно Кобзон погорел на том, что в январе 1995 года ездил в Пуэрто-Рико, где у него состоялась деловая встреча с некоторыми авторитетными бизнесменами, проживающими в США (участвовали А.Кикалишвили, И.Сигалов, А.Донской). Это бы еще ничего — но агенты ФБР нашли потом в мусорном ведре гостиницы спичечный коробок, на котором рукой Кобзона был записан телефонный номер Япончика (Вячеслава Иванькова). Все — улика есть! Для суда этого мало, но теперь заграница для Кобзона закрыта… Разве только в Белоруссию захочет поехать!"
(Фрагмент)
- Чингиз Айтматов — роман "Когда падают горы (Вечная невеста)" — копия из журнала "Дружба народов", 2006 №7
- Александр Митта: интервью "В гостях у Горенштейна"
- Феликс Икшин — книга "Лиля Брик. Жизнеописание великой любовницы" (Фрагмент)
Лиля Брик, вероятно, самая знаменитая женщина XX века, о ней сняты фильмы, написаны книги и статьи. Но одна из главных загадок этой женщины — как смогла она в течение десятков лет гипнотизировать тех, кто общался с ней или интересовался ее жизнью и личностью? Ведь все без исключения книги, статьи или сценарии были написаны на основании только одного источника — воспоминаний самой Лили Брик.
В этой книге предпринята первая, и единственная в своем роде попытка — взглянуть на эту женщину непредвзято, не оправдывая ее порой аморальные поступки и не порицая напрасно. В книге рассказывается об интимных подробностях жизни героини, ее сексуальных пристрастиях и о мужчинах, в судьбе которых она сыграла роковую роль. Впервые портрет Лили Брик, рыжей бестии, всегда балансировавшей на грани добра и зла, нарисован столь ярко и выразительно.
(Аннотация издательства)
- Владимир Корнилов:
