- Тадеуш Боровский (Польша) — сборники прозы "Прощание с Марией", "Каменный мир", "Воспоминания"
Тадеуш Боровский — польский писатель, чье творчество стало одним из самых ярких явлений прозы первых послевоенных лет. Дебютировал во время оккупации поэтическим сборником "Где-нибудь земля..." (1942), который был отпечатан на ручном гектографе в подпольной типографии. Вскоре Боровский был арестован и провел два года в концлагерях. После войны выходят сб. рассказов "Прощание с Марией" (1948) и "Каменный мир" (1948). Лагерная проза Боровского, написанная в манере предельно жесткого повествования, вызвала шок в польском обществе. Рассказчик, от лица которого ведется повествование, не герой и не мученик, а средний "человек лагерный", старающийся выжить во что бы то ни стало, невзирая ни на какие моральные издержки. Автор снимает любые нравственные оценки, считая их неадекватными бесчеловечному миру лагерного быта. Боровского обвинили в натурализме и даже цинизме, отождествляя героя-повествователя с автором. Чувство вины за то, что он выжил, как ему казалось, ценой гибели других, сложные обстоятельства литературной жизни и творчества в период тоталитарной власти привели к тому, что в 1951 г. Боровский покончил жизнь самоубийством. Рассказы его стали хрестоматийными в Польше и переведены в большинстве стран Европы и Америки. По прозе Боровского Анджей Вайда снял один из своих лучших фильмов "Пейзаж после битвы".
"Как-то привезли на машине молодую женщину, — она не захотела расставаться с матерью. Они разделись, и первой увели мать. Приставленный к дочери мужчина, пораженный красотой ее тела, от удивления остановился и почесал затылок. Этот простецкий, но такой по-человечески естественный жест вывел ее из оцепенения. Покраснев, она схватила его за руку.
— Скажи, что со мной сделают?
— Наберись смелости, — сказал мужчина, не отнимая руки.
— Я смелая! Видишь, не стыжусь тебя! Скажи!
— Главное, наберись смелости. Идем! Я пойду с тобой. Только не смотри.
Он взял ее за руку и повел, заслонив ей ладонью глаза. Треск и чадный запах горящего жира, полыхнувший откуда-то снизу жар испугали ее, и она стала вырываться. Мужчина мягким движением пригнул ей голову, открывая затылок. И в ту же минуту обершарфюрер Моль выстрелил, почти не целясь. А мужчина столкнул ее в ров, в бушующее пламя. И, когда она падала, услышал душераздирающий, прерывистый крик."
(Фрагмент)
- Израиль Меттер:
— "Автобиография"
— повесть "Пятый угол"
— повести и рассказы "Среди людей"
"Уже гораздо позднее для меня прояснилась одна общая черта их мышления. Когда люди в тридцать — сорок лет узнают то, что положено знать детям и что дети запоминают походя, не затрачивая на это решающих сил своего сознания, это у немолодых, отягощенных жизненным опытом людей происходит драматично: запоздалое познание элементарных сведений плотно застревает в их мозгу, делая их неповоротливыми и невосприимчивыми к последующему познанию на более высоком уровне. Они трудно отказываются от того, что было достигнуто с таким адовым усилием. И они слишком почтительно относятся к тем упрощенным сведениям, которые были усвоены ими в неудобном для этого пожилом возрасте..."
(Фрагмент)
- Николай Хохлов — воспоминания "Право на совесть"
"...— Георгий Сергеевич?
Он все же слышит, наверное, что я волнуюсь.
— Да... я... – отвечает Околович, но войти не приглашает.
Итак, мы встретились. Самое трудное, видимо, позади. Все
становится сразу обычным и простым. Я облегченно улыбаюсь и спрашиваю уже совсем спокойно:
— Можно к вам на минутку?
— Д-да... конечно... – говорит он нерешительно, приоткрывает дверь и пропускает меня в квартиру.
Я бегло осматриваю переднюю. К ней примыкает небольшая
кухня. Через другую дверь видна часть жилой комнаты. Все тихо, никого нет,
ничего подозрительного не заметно. Не закрывая входную дверь, Околович продолжает:
— Собственно говоря, я вас не знаю и...
Я прерываю его почти веселым голосом:
— Зато я вас знаю очень хорошо. Если вы разрешите мне присесть, я все объясню. Вы один дома?
Последние мои слова звучат больше утвердительно. Околович
смотрит на меня пристально с секунду, переводит взгляд на пролет лестницы, где
по-прежнему никого нет, пожимает слегка плечами и закрывает входную дверь.
— Да, один... – говорит он, наконец, и показывает мне на
жилую комнату: – проходите.
Маленькая комната кажется мне набитой старой мебелью.
Широкое окно задернуто шторами. Я сажусь на диван. Околович опускается в кресло
напротив. Он, вероятно, уже понял, что происходит что-то совсем необычное,
глаза его очень серьезны. Он подался мне навстречу, как делают люди, желающие
подбодрить собеседника, и выжидающе молчит. Я стараюсь найти подходящие слова.
— Георгий Сергеевич... Я приехал к вам из Москвы... ЦК КПСС постановил вас убить. Выполнение убийства поручено моей группе..."
(Фрагмент)
- Ханс Якоб Кристоф Гриммельсхаузен (Германия) — роман "Симплициссимус"
"«Симплициссимус» — книга удивительной судьбы. До середины XIX века не было даже известно подлинное имя ее автора, скрытое за хитрыми псевдонимами. Интерес к ней то разгорался, то угасал на десятки лет. Кроме филологов и любителей литературной старины, о ней знали немногие — по случайным переработкам, а еще чаще понаслышке, особенно за пределами Германии. Но вот в XX веке, после двух мировых войн, «Симплициссимус» восстал, как Феникс из пепла. Был открыт гениальный писатель, во многом созвучный нашему времени. Книга была переведена на пятнадцать языков, в том числе на польский, чешский, финский, венгерский, румынский, фламандский, японский. Образ простака Симплициссимуса, перешагнув границы времени и пространства, стран и языков, подобно Фаусту и Дон Кихоту стал вечным спутником человечества.
Но кто же все-таки был ее автор? Простой ландскнехт времен Тридцатилетней войны, «бесхитростно» рассказавший о своих похождениях, приукрасив их в простонародном духе,— как долгое время думали, — или умудренный жизненным опытом и прочитавший горы книг писатель, — как стали утверждать потом?
Вот как представляются в настоящее время важнейшие вехи его жизни.
Ганс Якоб Кристоф Гриммельсгаузен (таково его полное имя) вырос в небольшом городке Гельнгаузене..."
(Из предисловия)
- Владимир Орлов — книга "Гамаюн. Жизнь Александра Блока"
"Я попробовал рассказать о жизни Александра Блока, выбрав свободную форму изложения, но не допуская ни малейшего вымысла. Жизнь Блока воссоздана здесь по его дневникам, письмам и сочинениям, а также по свидетельствам людей, хорошо знавших поэта и сказавших о нем правду".
(Из предисловия автора)
- Вадим Бойко — документальная повесть "После казни"
Из десятков миллионов людей в фашистских тюрьмах и лагерях смерти выжили немногие. Одним из них оказался и я.
Попав впервые в концлагерь, я дал себе клятву: выжить! Выжить, чтобы рассказать людям о чудовищных злодеяниях фашизма.
Книга эта рождалась в муках, она написана кровью моего сердца. Я искал беспощадные, острые как бритва слова и не находил. Рвал написанное и начинал заново. Я писал ночи напролет, а утром, забыв о завтраке, бежал на работу. С работы спешил домой, садился за стол и писал, писал... Это был мой неоплатный долг перед погибшими...
В моем повествовании нет ни выдуманных событий, ни выдуманных имен, хотя, возможно, то, о чем я рассказываю, может показаться невероятным. Но все это было! Пепел замученных стучит в мое сердце. Это обязывает писать правду, и только правду.
Меня расстреляли 28 июня 1943 года, в час ночи, в подвале гестаповской тюрьмы в Кракове. Я беру слово после казни.
(От автора)
- Владимир Амлинский — книга "Оправдан будет каждый час... Повесть об отце и его времени"
"Лысенко руководил не только биологией, подобные ему были во многих областях отечественной мысли, культуры, науки. И вот уже лысенки от культуры пишут статьи о буржуазной ограниченности «Фауста» Гете по сравнению с великой сказкой всех времен «Девушка и Смерть». Они поднимали ее даже над «Гамлетом» Шекспира: ведь в оптимистической сказке любовь побеждала смерть, а у Гамлета, феодально-ограниченного и далекого от народа, смерть побеждала любовь, что было, конечно, исторически неверно.
Лысенки от культуры оценивали оперу Шостаковича как сумбур вместо музыки, громили Ахматову, Платонова, отторгали от отечественной словесности Достоевского, Цветаеву, Зощенко, Бунина.
Было просто и легко все дурное или кажущееся дурным приписать тлетворному чуждому влиянию... Даже слово «футбол» в свое время хотели переделать в «ножной мяч», но не привилось."
(Фрагмент)
- Питер Ван Гринуэй (Англия) — триллер "Проповедь Иуды"
Провокативный, антиклерикальный триллер «Проповедь Иуды» вряд ли кого-то заденет глубиной и оригинальностью мысли. Это скорее развлекательное чтение, после которого задаешься вопросом – а что, если бы и в самом деле…
Триллеры не жанр нашей библиотеки и поместили мы его только потому, что он входит в серию «Библиотеки Даниэля Амарилиса». Напомним, в 70-х годах в Израиле издавался на русском языке ряд произведений западных авторов, которые были переведены специально для этой серии. Мы уже поместили «Дом кукол» К. Цетника, «Бабочка» А. Шарьера. Сейчас – «Проповедь Иуды». А на очереди «Механический апельсин» А. Бурджесса. Мы надеемся восстановить всю серию Амарилиса, вдруг попадется что-то значительное.
Давид Титиевский
- Дмитрий Быков — сборник эссе "Хроники ближайшей войны" (1992-2005)
"В этой книге собраны статьи, появившиеся в «Русском журнале» (http://www.russ.ru), «Собеседнике» и «Огоньке».
Первая часть состоит из полемической публицистики, вторая — из репортажей и очерков, иллюстрирующих некоторые тезисы моей русскожурнальной колонки «Быков-quickly». Почти все тексты исправлены — исходя не из конъюнктуры момента (читатель легко заметит, что несбывшиеся прогнозы и поспешные оценки остались в полной сохранности), но из ненависти к собственному многословию.
Вообще, если бы я не знал лично автора всех этих статей и репортажей, я ненавидел бы его упорно и жестоко. Да я так к нему и отношусь, честно говоря.
Если это может кого-то утешить — пусть утешит."
(От автора)
- Сборник "1812 год в русской поэзии и воспоминаниях современников" (DjVU-RAR)
Книга воспоминаний о войне 1812 года ее современников и участников была первой ласточкой времен начала перестройки, на страницах которой мы увидели имена давно забытых, а для большинства и неизвестных, Катенина, Языкова, Милонова, Ф. Глинки, Н. Глинки. Если отойти от патриотической пафосности, свойственной поэзии того периода российской истории, интересно знать, какими глазами видели передовые люди своего времени эту напасть, которая обрушилась на страну. Книга в какой-то мере позволяет ощутить настроение общества.
- "Французская классическая эпиграмма"
О смерть неумолимая и злая!
Восторженно я встретил бы твой лик,
Когда б, навеки свечку задувая,
Знал, что угаснет солнце в тот же миг.
- Людмила Петрушевская — сборник пьес «Московский хор»
- Александр Александров — доклад "Наука и этика" (1983)
- Яков Гельфандбейн — статья "Самолет-гигант К-7"
- Олег Греченевский — книга «Истоки нашего "демократического" режима» (части 8,9,10)
- Брат Раисы Горбачевой — Евгений Титаренко — повесть "На маленьком кусочке Вселенной" (для детей)
- Брат Раисы Горбачевой: "Я всегда всем мешал" (Ближайшего родственника экс-президента навсегда прописали в психбольнице) в газете "Московский Комсомолец"
- Валерия Новодворская: "Автор "Ожога" уже не жжет" на сайте "Грани"
- Валерия Новодворская: "Эркюли Пуаро из Оруэлла" на сайте "Грани"
- Михаил Цыпкин: "Отец не верил ни в наказание, ни в награду после смерти" на сайте "Культура" (2004 г.)
- Екатерина Гликман: "Довлатов — в доску. Свой" (Репортаж с улицы Рубинштейна, с которой писатель как не уезжал) в "Новой Газете"
- "Опубликованы снимки эсэсовцев из Освенцима в минуты отдыха" на сайте "Лента.ру"
- Марк Копелев: "Письма с того света" в журнале "Континент", 2007 №131
- Статья "Кто стоит за "хакерами-патриотами"?" на сайте "Права человека в России"
- Владимир Абель: "Почем жизни русских моряков?" (Пора бы рассказать, наконец, миру правду о гибели подводной лодки "Курск") на сайте Гарри Каспарова
- 6 сентября Геннадию Шпаликову исполнилось бы 70 лет!
Я к вам травою прорасту,
Попробую к вам дотянуться,
Как почка тянется к листу
Вся в ожидании проснуться.
Однажды утром зацвести,
Пока ее никто не видит,
А уж на ней роса блестит
И сохнет, если солнце выйдет.
Оно восходит каждый раз
И согревает нашу землю,
И достигает ваших глаз,
А я ему уже не внемлю.
Не приоткроет мне оно
Опущенные тяжко веки,
И обо мне грустить смешно,
Как о реальном человеке.
А я — осенняя трава,
Летящие по ветру листья,
Но мысль об этом не нова,
Принадлежит к разряду истин.
Желанье вечное гнетет,
Травой хотя бы сохраниться —
Она весною прорастет
И к жизни присоединится.
