|
Жизнь, на мой ничтожный взгляд,
устроена проще, обидней и
не для интеллигентов.
Михаил Зощенко |
Библиотека Белоусенко по старому адресу закрыта! То, что Вы там видите - лишь оболочка! Ни одной книги в библиотеке нет.
Здесь мы возвращаем библиотеку к жизни. Оставайтесь с нами!!!
Новости: 30 января 2006 года выложен полный архив Библиотеки, составляющий 185,3 Mb одним файлом. Используйте программы для длительной загрузки из интернета с возможностью докачки. Линк на архив zip находится здесь.
Здесь вы можете познакомиться с русской и зарубежной прозой, а также стихами, статьями, очерками, биографиями, интервью. Наша цель — вернуть читателю забытые имена, или познакомить с малоизвестными авторами, которые в силу сложившихся обстоятельств вынуждены были покинуть СССР и были преданы забвению. А также литературу широко известных авторов, произведений которых пока в интернете нет. Наше кредо: прочел хорошую книгу — поделись с ближним. |
НОВИНКИ
22 марта 2006
- Иван Твардовский — воспоминания "Родина и чужбина: Книга жизни"
"Каждый из интернированных по истечении двух-трех недель пребывания в лагере, пройдя какую-то проверку или уточнение данных, мог получить паспорт для иностранца и поехать в любой населенный пункт, чтобы устроиться на работу. В большинстве случаев администрация давала адреса предприятий, где желающие могли получить работу с оплатой на общих основаниях, то есть в тех же размерах, как оплачивался труд шведских рабочих. Но речь, конечно, могла идти о рабочих местах, где не обязательно знать шведский язык: например, работать лесорубом, грузчиком, рабочим при ресторане и т. д. Такие условия лично меня в тот момент вполне устраивали, и я поджидал такой возможности. Во-первых, меня не прельщало жить на "милосердных" хлебах, я догадывался, что в конечном итоге каждое государство за своего подданного, находившегося в интернировании, обязано будет оплатить понесенные расходы. Во-вторых, с того момента, как только среди русских интернированных стало известно, что я Твардовский Иван Трифонович, то их это как-то сильно напугало, и меня стали обходить — зачислили в агенты НКВД. Поначалу я думал, что это просто интеллигенты от безделья шутят, ан нет. Один из них, назвавший себя журналистом, перешел на полный серьез и, обращаясь ко всем русским, криком призывал: "Что тут гадать?! Его брат, поэт Александр Твардовский, законченный сталинист! И сомнений не может быть, что этот не зря тут, по заданию НКВД прибыл!"
- Леонид Ржевский — роман "Две строчки времени"
"«Две строчки времени» — роман о любви. О любви пронзительно чистой и трагической. Роману присущ лиризм большой поэзии,— это, по сути дела, поэма в прозе. Двухголосная поэма: две Ии — через бездну времени и смерти — ведут неявный диалог друг с другом. Вот они могут найти согласие: несмотря на то, что внешне столь противоположны и их судьбы, и их характеры.
В ткань романа тонко вмонтирован еще один диалог. Это диалог-аллюзия, диалог-реминисценция: Иван Бунин как бы противостоит — разумеется, неявно, в глубинах подтекста — Владимиру Набокову. В творчество обоих писателей властно вошел Эрос. Наш «русский Эрос» — если использовать термин Г. Гачева. Но сколь различно он преломился в творчестве Бунина и Набокова! Вспомним, как мощно и ярко тема страсти прозвучала в бунинских «Темных аллеях»,— и как она утончилась, изощрилась, где-то даже изломалась в набоковской «Лолите». Два эти произведения — «Темные аллеи» и «Лолита» — тоже задают роману двуполюсность: как если бы это были не книги, а живые персонажи. Леонид Ржевский — писатель-филолог. Поэтому в его прозу филологические реалии могут входить на правах героев, деталей, сюжетных поворотов. Отсюда и чисто структурное своеобразие этой прозы, и ее насыщенность культурно-историческим контекстом. В глубинном споре Бунина и Набокова Леонид Ржевский тяготеет к бунинской традиции..."
(Из предисловия Ю.Линника)
- Эдуард Кузнецов — "Русский роман"
"За соседним — впритык — столом расположились пятеро: парень в развязную обнимку с девицей, похоже, покупной, и семейство — муж с женой и белоголовым ребятенком лет пяти. Оба громоздкие, скроенные коряво, но крепко. Собакевичи, мелькнуло у Дмитрия. Хотя Собакевич, наверное, партийным боссом пристроился, а эти... Он на шоферюгу смахивает, а она — какая-нибудь там учетчица на той же автобазе.
— Ты мне говоришь! — учетчица со свистом втянула макаронину. — Я когда кассиршей в клубе была, так у меня цыган пол мыл, так у него немцы брата убили, потому что низшая раса — помесь армян с евреями. Что же ты, говорю, в углах-то не достаешь? Пыль ведь, ты доставай! Так он же на меня еще глазом сверкает, старый уже. Жалко, говорю, Гитлер вас недорезал. А ты говоришь.
Муж только хмыкнул, занятый пацаненком: скармливал ему мелко нарезанный шашлык — тот сонно клонился со стула, но рот открывал послушно, широко, как галчонок.
— Ну? — наседала она.
— При чем здесь помесь или что? — процедил он нехотя и зыркнул из-под кустистых бровей — с издевкой: что, дескать, с дуры взять? — Работать не хочут, вот их и резали. Это как навроде с неграми этими — кричат на всю Ивановскую: притесняют, потому что черные. А они пахать не хочут — только выпить, с бабами да насчет в картишки перекинуться... А у Гитлера, что ни говори, порядок водился, сам видел: не работаешь — палкой по жопе, украл — на виселицу, — он громко рыгнул и полез пальцем в рот.<...>
Кассирша доедала лагман, истово подбирая остатки куском лаваша, доела, облизнула ложку и громко одобрила:
— Хорошие щи здесь дают... даром, что чучмеки."
- Семен Бадаш — документальная повесть "Колыма ты моя, Колыма..."
Книга Семена Юльевича Бадаша — еще один человеческий документ о жестокостях коммунистической системы, еще одна разрушенная жизнь, еще один памятник жертвам ГУЛага. Мемуары бывшего зэка вливаются в устоявшийся уже жанр лагерной литературы, где само „определение жанра теряет смысл, ибо лагерную литературу пишут бывшие зэки. Они выбирают либо прямое свидетельство, либо опосредственную форму. Но всегда стремятся передать подлинные человеческие страдания, пережитые лично. Становится недействительной иерархия жанров. Остаются талант и неотделимое от него желание сказать правду о себе и окружающей действительности".
Автор писал свои воспоминания в Москве, зимой 1979/80 года. После своей эмиграции на Запад никаких изменений в первоначальный текст он фактически не вносил. Все имена и фамилии, упомянутые в мемуарах С. Бадаша — подлинные. Некоторые, по понятным соображениям, обозначены лишь инициалами.
Особый интерес читателя должны вызвать страницы, посвященные забастовкам в Экибастузе в 1952 г. и Норильскому восстанию 1953 г., в которых принимал участие автор. Об этих событиях известно крайне мало. Мемуарной литературой они до сих пор оставались не описаны. И эту часть своих мемуаров С. Бадаш писал как бы в ответ на призыв А.И. Солженицына, сделанный в „Архипелаге ГУЛаге": „...как наступит пора, возможность соберитесь друзья уцелевшие, хорошо знающие, да напишите рядом с этой еще комментарий: что надо — исправьте, где надо — добавьте... помоги вам Бог".
Таким добавлением к „Архипелагу ГУЛагу", „Колымским рассказам" Шаламова и „Крутому маршруту" Е. Гинзбург, штрихом в монументальном труде о лагерях, станут и мемуары С. Бадаша, которые, как мне кажется, читатель прочтет с большим интересом.
Юрий Фельштинский
- Лев Друскин — "Спасенная книга: Воспоминания ленинградского поэта"
"Жаркий ташкентский день. Я лежу на скамейке посреди двора. Около меня прямо на траве расположилась группа больных. Один из них разоткровенничался и рассказывает мне, как он сидел в лагере.
Это моя первая встреча с ГУЛАГом. Я еще ничего не знаю, ничего не понимаю. Слушаю с интересом, но без эмоций.
И вдруг меня пронзает, как штыком. Собеседник говорит о моем дальнем родственнике Давиде Выгодском — превосходном писателе тридцатых годов — пожалуй, немного черезчур изысканном и утонченном. Я слушаю о его невыносимых мучениях. О том, как над этим неженкой издевались заключенные. О том, как он ослабел, не мог выходить на работу и не получал свою пайку. А потом умер и целый день валялся голый на снегу.
(Через несколько лет, в Ленинграде, меня навестила его женa Эмма Выгодская, красивая и гордая женщина. Я все время с ужасом думал, какую боль могу ей причинить. О нем же она ничего не знала с момента ареста. И я очень боялся проговориться.)"
- Михаил Хейфец — книга "Цареубийство в 1918 году: Версия преступления и фальсифицированного следствия"
На днях Генеральная Прокуратура РФ отказалась признать Николая II жертвой политических репрессий, имея на этот счет убедительные основания. Историк и публицист Михаил Хейфец глубоко и всесторонне изучавший этот вопрос поделился своими соображениями. Он представил для размещения на страницах библиотеки Александра Белоусенко второе дополненное и исправленное издание книги «Цареубийство в 1918 году». Это издание существует только в электроннй версии, поэтому нет нумерации страниц, что может затруднить работу с ней. Интересен в книге анализ исторических предпосылок, приведших к 1-й Мировой войне, революции, цареубийству...
"Я заметил, что когда судьи прошлого века пытались серьезно разобраться в ситуации политического преступления, это нередко предотвращало будущие правонарушения подсудимых. Верховный уголовный суд, например, с исключительным беспристрастием разобрался в деле террористической группы "Ад", и хотя вынес несколько тяжелых приговоров (один, Каракозову, смертный), ни один из подсудимых более никогда не занимался революционными делами. На процессе "нечаевцев" тоже были тяжелые приговоры (ведь заговор закончился убийством) — но ни один из участников кружка не состоял потом в подпольных организациях. Еще пример: Веру Засулич присяжные, возмущенные безнаказанными должностными преступлениями жертвы террористического акта, взяли и оправдали. Ошибку присяжных вспоминают сегодня часто, но почти никогда о том, что оправданная ими подсудимая стала противницей революционного террора, сначала в народническом движении, потом в социал-демократии."
- Илья Эренбург — воспоминания "Люди, годы, жизнь"" (книга третья)
Давно мне хочется написать о некоторых людях, которых я встретил в жизни, о некоторых событиях, участником или свидетелем которых был; но не раз я откладывал работу: то мешали обстоятельства, то брало сомнение — удастся ли мне воссоздать образ человека, картину, с годами потускневшую, стоит ли довериться своей памяти. Теперь я все же сел за эту книгу — откладывать дольше нельзя.
Тридцать пять лет назад в одном из путевых очерков я писал: «Этим летом, в Абрамцеве, я глядел на клены сада и на покойные кресла. Вот у Аксакова было время, чтобы подумать обо всем. Его переписка с Гоголем — это неторопливая опись души и эпохи. Что оставим мы после себя? Расписки: «Получил сто рублей» (прописью). Нет у нас ни кленов, ни кресел, а отдыхаем мы от опустошающей суеты редакций и передних в купе вагона или на палубе. В этом, вероятно, своя правда. Время обзавелось теперь быстроходной машиной. А автомобилю нельзя крикнуть «остановись, я хочу разглядеть тебя поподробнее!». Можно только сказать про беглый свет его огней. Можно,— и это тоже исход,— очутиться под его колесами».
Многие из моих сверстников оказались под колесами времени. Я выжил — не потому, что был сильнее или прозорливее, а потому, что бывают времена, когда судьба человека напоминает не разыгранную по всем правилам шахматную партию, но лотерею.
- Анатолий Величковский — роман "Богатый"
Как-то, роясь в развалах магазина "Букинист" на Герцля 68 в Хайфе, наткнулся на книжку, изданную в Париже в 1972 году. Аккуратная, не истрепанная, видно из чьей-то коллекции, о чем свидетельствовали наклейки на форзаце.
На обложке значилось: А.Величковский БОГАТЫЙ. Имя это мне ни о чем не говорило. Потом, из интернета узнал, что это поэт и прозаик из первой волны эмиграции, поэт и писатель явно не первого ряда, но и небезызвестный. С творчеством его был знаком И.Бунин, он был членом союза русских писателей Парижа. Если поэзия его была замечена и отмечена, то о прозе говорить сложнее. На сайте "Электронный музей книги" роман "Богатый" обозначен как сатирический. Возможно он больше соответствует этому жанру, чем антиурбанистическому, но уж больно отдает самодельщиной, наивной и безыскусной. Судите сами.
Давид Титиевский
- Ксения и Никита Кривошеины — статья "О власти символов или о том, что "Спасение утопающих — дело рук самих утопающих"" в библиотеке Максима Мошкова
- Ксения Кривошеина — повесть "Недоумок" в библиотеке Максима Мошкова
- Проект Андрея Майданского, посвященный Спинозе
- Сайт, посвященный поэту и священнику Владимиру Сидорову
- Телевизионный фильм по роману А.И. Солженицына "В круге первом" — это первое обращение в российском кино к произведениям классика. Читайте интервью с создателями сериала в газете "Известия"
- Друзья одного из самых популярных известинских журналистов выпустили сборник воспоминаний о нем. Сергей Нехамкин со статьей "Друг мой, я очень и очень Бовин" в газете "Известия"
- Обновления за:
24 ноября 2005
22 декабря 2005
15 января 2006
19 февраля 2006
|